Бурение грунтовых зондов, установка энергетических колодцев

Сотворение мира

Предлагая к рассмотрению две независящие концепции сот­ворения и функционирования мироздания мы имеем в виду, что с широкой гносеологической точки зрения они, в принци­пиальном плане, полностью равноправны. Позиционно оба мировоззренческих обобщения смотрятся, как говорится, «по-полам-на-пополам». Наука не может извлечь оптимальными способами неоспоримые аргументы, запрещающие присутс­твие во Вселенной Божественного промысла. Религия, со сво­ей стороны, не в состоянии предъявить категорические свиде­тельства объективности ее догматических столпов. Меж тем, опровергать существование Бога лишь на том основании, что его никто никогда не лицезрел, так же несостоятельно, как подвергать сомнению наличие неизменного магнитного поля у поверхности нашей планетки. Которое ведь тоже никто никог­да не лицезрел и чуть ли сподобится таковой участи.

Сторонники научной картины мира вокруг нас в подоб­ных ситуациях, обычно, ссылаются на эксперименталь­ные свидетельства. К примеру, в качестве беспристрастного аргу­мента, подтверждающего наличие у поверхности Земли пос­тоянного магнитного поля, приводят показания стрелки ком­паса, всегда направленной на северный полюс. В таком случае человек религиозной уверенности вправе ссылаться на священный образ Пресвятой Богородицы. Изображение Богоматери, в свою очередь, показывает на подлинность и под­тверждает достоверность исторического происхождения еван­гельского текста.

Могут сделать возражение, что изображение на иконе есть дело фан­тазии, разума и рук человечьих. Но тогда следует заду­маться, что магнитный компас — это ведь тоже дело творчес­кой фантазии, разума и рук человечьих. И серпуховский на­учно-исследовательский комплекс, проникающий в потаенны микромира, есть дело разума и рук человечьих в таковой же сте­пени, как Троице-Сергиева лавра — средоточие церковных Таинств и упований на христианскую кончину животика наше­го. Мы должны максимально ясно обдумывать, что по существу и результатам актуальный опыт христианина ничем не отли­чается от внутренней позиции и актуального опыта естество­испытателя. У нас нет никакого беспристрастного оценочного аспекта, по которому можно соотносить достоинство и пол­ноценность мировоззренческой уверенности подвижника церкви, с достоинством научной уверенности лауреата Но­белевской премии по физике.

Да, и что есть этот самый научный опыт? Вся история раз­вития естествознания свидетельствует о невозможности из­влечения из опыта незыблемой аксиоматической базы тео­ретической науки. Наши представления о физической реаль­ности всегда остаются неполными и, как следует, несовер­шенными. Мы повсевременно готовы изменять эти представления, изменять аксиоматический фундамент физики, чтоб интерп­ретировать вновь обнаруживаемые факты более естествен­ным и непротиворечивым образом. Происходит это, сначала, оттого, что наука не располагает никаким индуктив­ным способом, который вел бы нас конкретно к фунда­ментальным понятиям, при помощи которых можно осмысли­вать и умозрительно воспроизводить подлинную картину ок­ружающего мира. Наше мышление по природе собственной дедук­тивное, оно развивается на гипотетичных представлениях и теоремах. Вот поэтому нам не дано знать, в какой степе­ни последние выбраны так накрепко и правильно, что только одни они отражают реальное, настоящее положение вещей.

В отличие от науки, священное Писание представляет со­бой систему познаний, которая воспринимается нами как од­нажды установившаяся данность. Не подлежащая, ну и не нуждающаяся в каких-то корректировках и усовершенство­ваниях. В этом смысле священное Писание выступает по от­ношению к науке, как более зрелая и самодостаточная миро­воззренческая система. Образ внедрения и качество богос­ловских познаний отмечены собственной особенной непознаваемой спе­цификой. Если наука занимается осмыслением природы ма­териальных вещей, то религия в большей степени помогает че­ловеку задерживать психологическое равновесие меж конеч­ностью его земной жизни и бесконечностью Вселенной. Поэ­тому, выскажемся так, никто не собирается с «бухты-барахты» строить электрическое поле в ранг Святого Духа. Но никто не вправе опровергать саму возможность приведения ак­сиоматических основ науки и ее логических структур к согла­шениям с догматами священного Писания.

Наверняка, ни в какой из ироблематик существования Все­ленной, наука и религия не занимают такие непримиримые позиции, как в интерпретации самого загадочного и вели­чественно акта, имеющего заглавие «сотворение мира». Роль адекватного теоретического сценария рождения Вселенной имеет первостепенное познавательное значение. В соответст­вии с его предписанием закладывается базовый по­нятийный арсенал, характеризующий основополагающие ка­тегории мироздания: «вещество», «пространство» и «время». Беспристрастное восприятие окружающего мира мы связываем с ре­гистрацией как раз этих всеобъятных категорий. Вне «пространства», «вещества» и «времени» настоящая наблюда­емость Вселенной не вкладывается в наше воображение. При­чем всегда лучше, чтоб происхождение предлагаемого фонда основополагающих категорий мироздания, опиралось на как можно наименьшее число логически независящих начал, но обхватывающих как можно более широкий круг явле­ний природы.

Таким макаром, можно с уверенностью утверждать, что для удачного формирования глобальной концепции сущес­твования мироздания только ценно отлично разоб­раться, как разворачивались действия во Вселенной на ран­них стадиях ее существования. Если наши первичные сведе­ния о жизни мироздания окажутся неправильными, сомнитель­ным окажется основополагающий понятийный арсенал и все следующие нагромождения логических конструкций, яко­бы отражающих подлинную физическую картину мира, толь­ко ухудшат изначальную неполноценность нашего вселен­ского мировоззрения. Не случаем 1-ая книжка Моисея «Бытие», открывающая священное Писание, начинается из­ложением творчески-образовательных актов Божественного мироздания.

Вспомним 1-ый денек сотворения мира по Моисею: «Вначале сотворил Бог небо и землю.

Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух Божий носился над водою.

И произнес Бог: «да будет свет». И стал свет.

И увидел Бог свет, что он неплох, и отделил Бог свет от тьмы. И именовал Бог свет деньком, а тьму ночкой. И был вечер, и было утро — денек один».

Вот так незатейливо, с обескураживающей непосредствен­ностью, священное Писание вводит нас в тайну возникнове­ния мироздания.

Сотворена большая литература, в том числе и критичная, по поводу библейской версии сотворения мира. Богословие утверждает, что в выражении «сотворил» употреблено еврей­ское слово «бара», значащее — сделать из ничего. В отли­чие от другого слова «асса», которое предполагает создание из обвеществленного материала. Сотворение мира из ничего подразумевает действие Божественного промысла, не нуждаю­щегося в каких-то дополнительных подручных средствах. В этом, как раз, состоит всемогущество и всесущность Созда­теля.

Тяжело отыскать в книжках Библии более вкусный кусочек, не­жели сотворение мира по Моисею, на котором «в дежурном порядке» упражняются сокрушители богословских догматов всех времен и разных философских школ. Критичная идея усматривает в актах сотворения «всего из ничего» на­иболее уязвимую сторону Моисеева повествования. Слабость библейской версии обуславливается отсутствием ясной моти­вации определений: что все есть? и что есть ничего? От того, как мы сможем ответить на эти сакраментальные вопросы, в потрясающей степени зависит уверительность ветхозаветного сценария рождения мира. Для того, чтоб научная идея примирилась с религиозной точкой зрения на сотворение ми­ра, богословию нужно научиться иллюстрировать физи­ческий механизм появления вещества на пустом месте — по уставу еврейского слова «бара».

Как понятно, современное естествознание располагает сво­им, независящим от священного Писания сценарием сотворе­ния мира. Этот сценарий, в конечном счете, сводится к эф­фекту Огромного взрыва. Наука приглашает нас возвратиться на млрд лет в прошедшее и разглядеть ситуацию, когда все вещество Вселенной было сосредоточено в ограниченной об­ласти места. В один прекрасный момент, последовал огромный взрыв этого вещества и оно разлетелось по пустой Вселенной в раз­ные стороны, подобно однородно раздувающемуся шару. В итоге таковой вселенской экспансии появился весь косми­ческий конгломерат — галактические массы, планетки, меж­звездная пыль. Одним словом, полностью все, что мы харак­теризуем как вещественные объекты вещества. По последним космологическим оценкам, на 1-ые миллисекунды сущест­вования Вселенной приходится рождение простых час­тиц и дальше, через несколько секунд, происходит формирова­ние атомных структур. Выходит, что неважно какая простая частичка вещества является вроде бы свидетелем и очевидцем тех дальних экзотичных событий. Отлично наблюдаемое красноватое смещение спектральных линий светового сигнала, ис­ходящего от дальних галактик, подтверждает справедливость теории Огромного взрыва. Так, в коротком изложении выгля­дит научная версия рождения мироздания.

Научный сценарий сотворения мира также изобилует сво­ими сакраментальными вопросами. Исследовательская идея, к примеру, упирается в непостижимость возникнове­ния и существования вещества до момента вселенского взры­ва. Совсем неясно, что происходило далее по вре­мени, прямо за Огромным взрывом. Откуда, фактически, взя­лось вещество, которое в один прекрасный момент взорвалось. Уже не говоря ° тех сложнейших и многообразиейших дилеммах, которые вырисовываются в связи с самим взрывом, по мере продви­жения к началу (1=0).

Как это нередко бывает в нашей деятельности, тут имеет место типичная мода. Было время, когда науке представ­лялось комфортным рассматривать «довзрывное» вещество в ви­де глобального галлактического яичка. Тяжело избавиться от здо­рового желания посмотреть на смешную птаху, сподобившую­ся снести эту увлекательную штуку. В текущее время укрепля­ет позиции догадка о появлении вещества Вселенной вследствие квантового скачка, вроде бы из ничего. Что, в сущ­ности, является приближением к библейской версии сотворе­ния мира. Время от времени пробуют обойти космологические труднос­ти методом разработки пульсирующей модели Вселенной по циклическому принципу, лежащему в базе известной песни «про попка и его возлюбленную собаку». Но этот маневр ни­коим образом не затрагивает стержневого вопроса о судьбе мироздания на ранешних стадиях, а только симулирует его реше­ние. К тому же, замкнутая осцилирующая модель Вселенной сталкивается с суровыми трудностями в связи с бесконеч­ным ростом энтропии, безизбежно приследующим такую зак­рытую физическую систему. В целом положение с научным сценарием сотворения мира складывается более тупиковое и драматичное, ежели после Моисеевых слов «Да будет свет». Так как количество неразрешимых вопросов, выст­раивающихся вокруг научной версии сотворения мира, очевидно превалирует над качеством и количеством ответов.

Богословие для принятия научного сценария возникнове­ния мироздания ставит нужным условием, чтоб ученые могли ответить на обычный вопрос: кто либо что есть ав­тор всех этих сложнейших процессов и манипуляций, кото­рые происходили и повсевременно наблюдаются во Вселенной? Ни один обычный человек, с его непостижимостью моти­вации своей жизни, не может примириться с идеей, что он возникает на свет в итоге каких-либо бездумных событий. И разве можно флегмантично соглашаться с без­думными моделями научно-теоретических построений, приме­нительно к масштабам существования всей Вселенной? Слиш­ком непонятной представляется тенденция поиска потаенны сотворения мира на путях упрощения мироздания до какого-либо начального плазменного состояния, либо чего-ни­будь в этом роде.

И позже: для чего нужно только упрощать? Почему, избрано конкретно такое направление поиска? Кто решил, что к первоп­ричинам жизни мироздания необходимо идти только методом примитивизации, другими словами методом разложения на простые составляющие? Что можно сказать о человеке, разложив его на простые частички вещества? Ведь мы просто унич­тожим сам объект исследования. Спору нет, человек, в конеч­ном пересчете, состоит из большого набора микроструктур­ных соединений, но совсем не они определяют феноменологию бытия хоть какого индивида. Эти самые наночастицы, из ко­торых состоит определенный человек, всегда существовали на Земле — до возникновения его на свет Божий, они же остаются в полном составе после его кончины. Потому сами по для себя эле­ментарные частички вещества не имеют никакого дела к парадоксу людского естества. Даже если нам получится ког­да-нибудь сконструировать всеобъятную теорию физики микромира, это ни на йоту не приблизит нас к осознанию высшего смысла и предназначения людской жизни.

Не то же самое происходит, когда мы пытаемся постигнуть величавую тайну сотворения Вселенной, сводя этот акт к рож­дению простых вещественных формообразований, к фи­зике микромира? В этой связи следует хорошо задумать­ся, а может ли вообщем не быть Вселенной и не пустое ли это занятие — устраивать мирозданию денек рождения? Не разум­ней ли, не надежней ли направить наше внимание па более вы­сокие идеи и непреходящие субстанции, олицетворяющие вправду созидательные начала. Имеются в виду такие идеи, которые способны наполнить наше представление о жизни мироздания внутренней гармонией и высокой целе­сообразностью. Во всяком случае нужно признать — ес­ли наука отыскивает тайну сотворения мира на путях упрощения мироздания, то к чести религии, она направляет свои взгляды к более высочайшим созидательным силам.

Естественно, взаимные притязания и требования науки с ре­лигией не должны доходить до бреда. Ибо на одичавшую прось­бу безбожника показать ему почивальню Бога Саваофа, верую­щий человек всегда может востребовать от безбожника демонстра­ции возможностей табуретки петь «Фауста», в свете эволюци­онной логики диалектического материализма. Все же мы лицезреем, что противоборство меж наукой и религией, осо­бенно в части сотворения мира, пролегает довольно беском­промиссно и обоюдоостро.

Как ранее говорилось, неувязка рождения мироздания но­сит чрезвычайный эвристический нрав, так как в ре­зультате этого акта заполняются физическим содержанием основополагающие категории окружающей реальности: «вещество», «пространство» и «время». Логический ряд об­ратной последовательности позволяет полагать, что от того, как всеполноценно удается атрибутировать осново­полагающие категории мироздания, в значимой мере за­висит глубина нашего проникания в величавую тайну сотво­рения мира. Ну и качество всего свода физических законо­мерностей, согласно которым реализуется жизнь Вселенной, в сути, определяется способностью правильно атрибути­ровать категории: «вещество», «пространство» и «время».

Интуитивно мы представляем, что пространственно-вре­менные характеристики мирового каркаса и характеристики вещества, другими словами вещественной внутренности, должны быть плотно сплетены и взаимообусловлены меж собой. Это, а именно, значит, что место и время, с данными качествами, может вмещать начинку только определенного нрава. И, наобо­рот, данные характеристики вещества не допускают произвола в выборе пространственно-временного каркаса. Связь меж основополагающими категориями мироздания непременно су­ществует, но раскрыть ее нрав по сути очень и очень тяжело. Для того, чтоб совладать с этой задачей, нам нужно совершить маленький исторический обзор, который позволит отследить процесс формирования научных представлений о категориях: «вещество», «пространство» и «время».

Когда предметом теоретического исследования становятся фундаментальные трудности, особенная ответственность ложится на фактор верной постановки вопроса, обращенного к объекту нашего энтузиазма. В науке всегда ценится умение верно за­давать природе вопросы и это требование растет по мере ответственности проблематики. Чем ответственней статус объ­екта нашего внимания, чем обширнее область его внедрения, тем разнообразнее круг дисциплин вовлеченных в исследовательс­кий процесс. Потому, нужно уметь выделить из образующегося обилия вопросы более значительные и критически принципиальные. В физике нельзя обозначить практически ни 1-го нап­равления, которое так либо по другому не выходило бы на делему атрибутации основополагающих категорий мироздания. Неважно какая физическая дисциплина вправе претендовать на выдающуюся роль в вопросе адекватной атрибутации вещества, пространст­ва и времени. Ведь объектом исследования этой науки является все то, что происходит с веществом в пространстве и времени. До того как приступить к работе с этими категориями, мы дол­жны найти формальную платформу, которая будет в дос­таточной мере ограничивать нескончаемое обилие возмож­ного варьирования подходов к данной проблематике.

Если правильно, что развитие науки происходит в направлении все увеличивающейся простоты ее логических основ, мы мо­жем выделить в принципном плане формальную плат­форму из 4 на теоретическом уровне допустимых установок, в рамках которых исследовательская идея способна рассмат­ривать категории «пространство» и «вещество», с точки зре­ния их вероятной вещественной атрибутации. В данном кон­тексте имеются в виду такие четыре на теоретическом уровне допустимые композиции, когда вещество и место могут поперемен­но рассматриваться в качестве материи либо другой физической субстанции.

Запишем в лаконичной форме эти четыре принципные установки в последующей последовательности:

во-1-х, мы можем полагать, что категория вещес­тво, будь-то простая частичка, — это материя. А прост­ранство — это не материя, по другому говоря, пустота;

во-2-х, мы можем принимать место как мате­рию, а простые частички вещества, как дырки пустоты;

в-3-х, мы можем найти место и простей­шие элементы вещества в нем, как два совсем разные и независящие вида материи;

в конце концов, мы имеем возможность объявить место и вещество в нем, как производные от одного вещественного субстрата. Как производные от материи, способной прини­мать разные качественно-своеоразные формы, в зависи­мости от особенностей имеющихся физических критерий.

Констатация 4 формально допустимых установок существенно сузивает сектор поиска адекватного теоретическо­го эквивалента для основополагающих категорий мирозда­ния. Эти установки не позволяют уводить исследовательскую идея в сторону абстрактных, выдуманных конструкций, не вкладывающихся в наше умозрительное воображение. Конеч­но, в реальности нрав отношений меж местом и веществом куда как труднее, ежели в пред­лагаемых установочных формулировках. Но в принци­пиальном плане, любые другие варианты, что именуется — от коварного. Вроде бы мы ни манипулировали, при последователь­ном рассмотрении, наши логические построения неизбежно ворачиваются к коренному вопросу о том, что есть «прост­ранство» и что есть «вещество» в их извечном физическом смысле. Материя это либо же пустота?

Демокрит, к примеру, при разработке собственной философии, тща­тельно сопоставив и обобщив скопленный ежедневный опыт, пришел к заключению, что в природе работают два первоначала — атомы и пустота. Атомы являются неде­лимыми частицами материи, они вечны, находятся в посто­янном движении, а из соединений атомов разных форм и величин образуются различные тела. Под пустотой подра­зумевалось место. Применительно к четырем фор­мально допустимым установкам для вероятной атрибутацип основополагающих категорий мироздания, демокритовская философия естественным образом согласуется с первой предла­гаемой формулировкой. По которой подразумевается, что ка­тегория «вещество» — это материя, а категория «пространс­тво» — это пустота. Вобщем, зеркальное, вроде бы с оборотным знаком, отображение демокритовского разделения мира на два первоначала зафиксировано во 2-ой принципной установке. В согласовании с которой мы можем рассматривать место — как материю, а простые частички вещес­тва — как дырки пустоты.

Демокритовская философия в течение многих веков проч­но доминировала в естествознании, определяла стратегию развития нашего дела к реальности. Основное достоинство этой научной системы состояло в том, что опира­ясь на твердый ежедневный опыт, другими словами на информацию доступную нашим конкретным наблюдениям, она поз­воляла исследователям оперировать понятиями, просто укла­дывающимися в воображаемую умозрительную наглядность. Разделение мира на пустоту и материю предоставляло иде­альную возможность образно интерпретировать любые фор­мы движения и разъяснять какие угодно процессы, происхо­дящие в внешнем мире. Очень принципиально, что на демократов-ское пустое место симметрично накладывалась геомет­рия Эвклида, по которой кратчайшим расстоянием меж 2-мя точками считается ровная линия. Потому представле­ние ученых, о свободном движении, было сравнимо с гео­дезическими прямыми эвклидовой геометрии, и принима­лось — как равномерное и прямолинейное. Более совер­шенное научное выражение демокритовская философия обре­ла в ньютоновской традиционной механике.

В этой механике бытуют три основополагающие по­нятийные категории: абсолютное пустое место, абсо­лютное всюду умеренно текущее время и мощные ма­териальные объекты вещества, к слову сказать, выступаю­щие в ньютоновском математическом аппарате, как матери­альные точки. Мощные тела, по Ньютону, могут взаимо­действовать меж собой, вступая в конкретное сопри­косновение. В случае гравитационного притяжения, в ход вступали силы моментального дальнодействия. Длительное время казалось, что такового универсального понятийного арсенала полностью довольно для описания всех явлений природы. Правда, некие неудобства доставляли загадочные си­лы гравитационного дальнодействия, но в целом теоретичес­кий фундамент науки смотрелся полностью внушительно и благо­получно. Многим представлялось, что требуется очередное маленькое усилие и природа откроет последние непрочитан­ные странички.

Когда наука впритирку приступила к исследованию электромаг­нитных процессов, положение исследователей в корне изме­нилось. Ученые погрузились в область явлений, безвыходно закрытых для нашего конкретного наблюдения и, глав­ное, не вкладывающихся в обычные приятные представле­ния о разделении мира на два первоначала. Все пробы по­добрать адекватный физический образ регистрируемых элек­тромагнитных процессов в рамках демокритовской филосо­фии, не давали ожидаемых результатов. Электронные и магнитные силы не находили в нашем воображении адекват­ного физического эквивалента — ни как пустота, ни как ве­щество.

Скоро выяснилось, что и всесильная ньютоновская меха­ника отказывает в описании вновь обнаруживаемых объек­тивных реальностей. На первых порах делались усилия пред­ставить электронные заряды как особенного рода вещественные массы, меж которыми действуют определенные силы, напо­добие гравитационных. Но этот особенный вид материи не обна­руживал основного собственного фундаментального характеристики — инерции. А силы, действующие меж зарядами и значимой материей, оставались неведомыми. К тому же полярный ха­рактер электронных зарядов не вкладывался в классичес­кую схему ньютоновской механики. Внезапно, ученые оказались в положении пешехода, вытолкнутого с завязанны­ми очами на проезжую часть дороги. Ведь никто толком не мог разъяснить, как реализуются электрические взаимо­действия и какие физические процессы скрываются за этим явлением. Никто не знал, есть ли вновь обнаруженное взаи­модействие проявлением особенного характеристики места, либо оно — итог деяния некой разновидности вещества и, что в таком случае можно именовать «пространством», а что «веществом».

Считается, как будто из сложившегося затруднительного сос­тояния науке удалось выйти благодаря теории электромагнит­ного поля Фарадся и Максвелла. Новшество максвелловс-кой теории состояло в том, что взаимодействие меж проб­ными телами, обусловленное электронными и магнитными зарядами, являлось в ней следствием воздействия не таинствен­ных сил моментального реагирования, как это предполагалось в традиционной ньютоновской механике, а процессов, распрос­траняющихся в пространстве с конечной скоростью. Но поведение и соответствующие признаки этих беспристрастно регист­рируемых взаимодействий не подходили ни под одну из из­вестных ранее базовых категорий. Так пришло ре­шение о внедрении новейшей, четвертой основополагающей поня­тийной категории, нареченной «полем», к уже имеющимся трем: «веществу», «пространству» и «времени». Таким обра­зом, в теоретических построениях связанных с электромаг­нитными процессами, поле заняло крепкое положение совместно и вместе с вещественными точками, знаменующими в меха­нике Ньютона массы вещества.

Нужно сказать, что с философской точки зрения реализо­ванная в максвелловской теории мысль распространения элек­тромагнитного поля в пустом пространстве, была ни чем другим, как переложением известной кантовской дефиниции за номером один, в его «Метафизических началах естествозна­ния». Так, Иммануил Кант утверждал, что «Материя есть нечто подвижное в пространстве. То место, которое само подвижно, именуется вещественным либо относитель­ным местом, то, в каком должно, в итоге, мыслиться всякое движение (а поэтому само во всех отноше­ниях недвижное), именуется незапятнанным либо абсолютным пространством». Дальше в примечании к дефиниции Кант раз­вивает ее содержание, утверждая, что абсолютное пространс­тво не есть объект, ибо не может быть воспринято нами, как предмет конкретного опыта. Оно является кое-чем мыс­лимым за пределами данного, так сказать, реально наблюдаемого места. Реально постигаемое на опыте простран­ство непременно должно быть вещественным, оно же и пред­полагает наличие другого, более широкого места, в каком 1-ое способно реализоваться.

Электрическая теория, в полном согласовании с кантов-ской философией, представляла электронное и магнитное поле как особенный вид относительного вещественного простран­ства, которое «помещалось» в более обширное, абсолютное пустое место. Ведь нельзя же опровергать, что математи­ческая фактура максвелловских уравнений не подразумевает наличие какой-нибудь новейшей понятийной субстанции, не являю­щейся выражением места и времени. Может быть ав­торам электрической теории, заместо нововведенного поня­тия «поле», очень усложнившего наши представления о фи­зическом статусе основопологающих категорий мироздания, было бы более естественным прибегнуть к формулировке «относительное электрическое пространство». Тем не ме­нее, в научный обиход было запущено очень таинственное оп­ределение некоторой инкогнитной сути. Ведь и до настоящего времени никто не в состоянии в доступной нашему воображению фор­ме поведать, что все-таки из себя представляет это самое элект­ромагнитное поле. Как оно смотрится и чем отличается от места либо вещества? Очевидно, тут мы не прини­мает в расчет различные гипотетичные измышления, ко­торые, обыкновенно, что-то предполагают, на что-то намека­ют, а сами строятся на таких непонятных допущениях и догадках, после которых рассматривать их в качестве предпосылок для объявления новейшей базовой катего­рии, просто не представляется вероятным.

Нужно считать, что главную роль в решении обратиться к понятию «поле», сыграли два происшествия. Это, безуслов­но, особенная сложность возникающая в связи с тривиальной изби­рательностью электрических сил. Не все тела поддаются их воздействию и соединять воединыжды элетромагиитные процессы непос­редственно с понятием «пространство» было не совершенно удоб­ным. Но самое главное, применение новейшей понятийной кате­гории, вроде бы освобождало исследователей от необходимости атрибутации вновь обнаруженной физической действительности в жестких рамках демокритовского разделения мира на два первоначала. Всегда, существенно проще придумать непоз­нанному явлению новое понятийное определение, которое в сути ничего не выражает и не проясняет, ежели привес­ти это явление в соответствие с очень ограниченным кругом логически независящих первооснов. Схожих тем, которые лаконически сформулированы в приведенных выше 4 принципных установках для вещественной атри­бутации основополагающих категорий мироздания. Вроде бы там ни было, по в случае с электрической теорией наука пошла по пути меньшего сопротивления и, обыкновенно, никак не самому признательному пути.

Очень огромным недочетом новейшей теории было то, что она даже не пробовала предлагать сколь-нибудь действенное разъяснение физической природы происхождения электромаг­нитного поля. Максвслловские дифференциальные уравне­ния ограничивались тем, что связывали пространственные и временные производные электронного и магнитного поля, а сами электронные заряды рассматривались, как области с хорошей от нуля дивергенцией электронного поля. Факти­чески эта теория не столько обрисовывала действительные физи­ческие процессы, стоящие за электрическими взаимодей­ствиями, сколько облачала их в рациональную математичес­кую форму.

С возникновением максвелловской электрической теории был осуществлен очень принципиальный поворотный момент в исто­рии развития науки. Вот тогда, ученые откровенно отка­зались от поиска определенного физического вида, соответст­вующего беспристрастной действительности, и стали наслаждаться ее математическим пространственно-временным аналогом. Отсутствие приятного умозрительного вида для этой вновь открывшейся, непременно беспристрастной физической реальнос­ти, положило начало развитию очень опасного понятийного кризиса в деле атрибутации основополагающих категорий ми­роздания. Кризиса не утратившего, как это будет показано ниже, собственной актуальности до нынешнего денька. Ибо он, просочился практически во все области современной физики и уже са­мо понятие «объективная реальность» сделалось предметом очень суровых разногласий.

Дело в том, что язык арифметики, сам по для себя, не предпо­лагает формулирования каких-то смысловых понятийных определений. Очевидно, математический анализ способен проецировать на себя внутреннюю логику физических явле­ний и обеспечивать осязаемое продвижение на путях пости­жения правды. Наше умение давать, количественную оценку физическим процессам, значительно обогащает познаватель­ные способности исследователей, но никогда никакие мате­матические конструкции пе в состоянии поменять понятийную базу науки. В итоге, цель хоть какого зания сос­тоит не просто в том, чтоб установить «сколько?», но самое главное — придти к осознанию «как?» и «почему?».

Можно резюмировать, что в итоге возникновения элект­ромагнитной теории Фарадея и Максвелла в научный обиход была введена новенькая базовая понятийная категория, нареченная «полем». Одним из прямых следствий этого новов­ведения сделалось — непредотвратимое развитие понятийного кризиса, поразившего познавательную базу естествозна­ния. Ведь объявление новейшей понятийной категории произош­ло явочным методом, без предложения сколь нибудь приемле­мого теоритического сопровождения. В итоге остался от­крытым и обострился сакраментальный вопрос: что все-таки на са­мом деле есть «пространство», что есть «вещество», а сейчас к тому же «поле» в их извечном физическом смысле? Чем раз­нятся, как сосуществуют и ведут взаимодействие эти фундамен­тальные физические категории и, что из их, в конце концов, есть пустота, а что есть материя? А если материя, то сколько се видов? Какова структура? Как она связана с энергией? Что есть инерция? И много чего еще.

Никакая реконструкция становления электрической те­ории не может быть полной, если в ней не отыщет для себя места выдающийся вклад нидерландского ученого Хендрика Лорен­ца. Практически проложившего путь для построения эйнштей­новской электродинамической теории передвигающихся тел, наз­ванной потом «Специальной теорией относительнос­ти». Дело не только лишь в том, что из преобразований Лоренца вытекают все главные релятивистские эффекты специальной теории. Основная награда Лоренца состояла в выведении им систем уравнений, связывающих меж собой пространствен­ные координаты и моменты времени 1-го и такого же собы­тия в 2-ух разных инерциальных системах отсчета. При­чем эти решения, были составлены, как преобразования, по отношению к которым уравнения электродинамики сохраня­ли собственный вид. Эйнштейну оставалось только расширить идею инвариантности электрических процессов относительно преобразований Лоренца и распространить ее на все физичес­кие процессы, все без одного исключения. Что и было блес­тяще выполнено создателем теории относительности, на базе узкого анализа известного тождества электрических и оптических явлений.

Нужно сказать, что на момент сотворения личной теории от­носительности, положение в атрибутации основополагающих категорий резко обострилось в связи с отрицательными ре­зультатами тестов по обнаружению эфирного ветра. Результатов этих тестов с надеждой ждал ученый мир. Они, как представлялось, должны были покончить с не­разберихой вокруг определения физического статуса катего­рии «пространство». Итоги тестов не только лишь не спо­собствовали решению трудности надежной атрибутации этой категории, а напротив — совсем запутали ситуацию. Глав­ным итогом этих тестов было то, что обнаруженные физические характеристики, околоземного места, вступили в противоречие с главным правилом традиционной механики о сложении скоростей. Это правило, позволяющее осущест­влять переход от одной ииерциальной системы отсчета к дру­гой, естественным образом не согласовывалось с принципом всепостоянства распространения скорости света в пустоте.

Результаты тестов по регистрации эфирного ветра оголили настоятельную необходимость пересмотра нашего дела к категории «пространство» и впрямую мотиви­ровали построение релятивистской теории движения. В известном смысле можно утверждать, что при помощи собственной те­ории относительности Альберт Эйнштейн возлагал надежды привести атрибутацию категории «пространство» в такое надежное сос­тояние, которое бы избавляло накопившиеся противоречия, влекущие за собой разрушение теоретических основ механи­ки движения. Феномен, но, состоит в том, что уче­ный пробовал выполнить пересмотр понятийного статуса ка­тегории «пространство» средством физической концепции, смысловой и математический аппарат, которой был полнос­тью взят из электрической теории, положившей начало развитию понятийного кризиса вокруг атрибутации основополагающих категорий мироздания.

Борис Дмитриев

 

Комментарии запрещены.